Чаадаев, помнишь ли былое? А. Пушкин
Наконец я познал свободу.Все равно, какую погоду
За окном предвещает ночь.
Дом по крышу снегом укутан.И каким-то новым уютом
Спят все чада мои и други.Где-то спят лесные пичуги.
Анна спит. Ее сновиденьяТак ясны, что слышится пенье
И разумный их разговор.
Молодой поэт УлялюмовСел писать. Потом, передумав,
Тоже спит — ладонь под щекой.
Словом, спят все шумы и звуки,Губы, головы, щеки, руки,
Облака, сады и снега.
Спят камины, соборы, псальмы,Спят шандалы, как написал бы
Замечательный лирик Н.
Спят все чада мои и други.Хорошо, что юные вьюгиК нам летят из дальней округи,
Как стеклянные бубенцы.
Было, видно, около часа.Кто-то вдруг ко мне постучался.
Незнакомец стоял в дверях.
Он вошел, похож на Алеко.Где-то этого человека
Я встречал. А может быть — нет.
Я услышал: всхлипнула тройкаБубенцами. Звякнула бойко
И опять унеслась в снега.
Я сказал: — Прошу! Ради бога!Не трудна ли была дорога?-
Он ответил: — Ах, пустяки!
И не надо думать о чуде.Ведь напрасно делятся люди
На усопших и на живых.
Мне забавно времен смешенье.Ведь любое наше свершенье
Независимо от времен.
Я ответил: — Может, вы правы,Но сильнее нету отравы,
Чем привязанность к бытию.
Мы уже дошли до буколик,Ибо путь наш был слишком горек,
И ужасен с временем спор.
Но есть дней и садов здоровье,И поэтому я с любовью
Размышляю о том, что есть.
Ничего не прошу у века,Кроме звания человека,
А бессмертье и так дано.
Если речь идет лишь об этом,То не стоило быть поэтом.
Жаль, что это мне суждено.
Он ответил: — Да, хорошо вамЖить при этом мненье готовом,
Не познав сумы и тюрьмы.
Неужели возврат к истокамМожет стать последним итогом
И поить сердца и умы?
Не напрасно ли мы возносимСилу песен, мудрость ремесел,Старых празднеств брагу и сыть?
Я не ведаю, как нам быть.
Длилась ночь, пока мы молчали.Наконец вдали прокричали
Предрассветные петухи.
Гость мой спал, утопая в кресле.Спали степи, разъезды, рельсы,
Дымы, улицы и дома.
Улялюмов на жестком ложеПрошептал, терзаясь: — О боже!
И добавил: — Ах, пустяки!
Наконец сновиденья АнныЗадремали, стали туманны,
Растеклись по глади реки.